Мастер-класс А. Балабухи на Ассамблее-2011, часть V

Здесь продолжается затянувшийся разбор рассказа «Небезнадёжен!».

А. Петров: (Возвращаясь к предмету разбора.) Нет, светлый рассказ. Честно говоря, большинство рассказов конкурса – они были если не чёрные, то, по крайней мере...

А. Балабуха: Тёмно-серые.

А. Петров: ...непозитивные. Чернуха, мрак там, «Мёртвая голова», ещё что-то... И вот этот рассказ на фоне их выделялся – и хотя бы поэтому был заметен.

Из аудитории: О, а «Один взгляд на двоих» тут нету?

А. Балабуха: Нет, по-моему. Не помню такого.

А. Петров: Он, по-моему, даже во второй тур не вышел.

А. Балабуха: Есть только «Один день после войны» – и больше ни одного «Одного...».

Кстати говоря, даже название этого рассказа – «Один день после войны» – безграмотно. Если бы «один послевоенный день» – да. А «один день после войны» – это значит, что прошёл один день после войны, это значит «на второй день после войны».

Из аудитории: У меня такое ощущение было, когда я начинала читать, что это день спустя.

А. Балабуха: День спустя, совершенно верно. А там на самом деле прошло уже... он уже давно демобилизовался, он там то-сё, ходит... – то есть это, по крайней мере, месяцы после войны. А это просто «один послевоенный день» – да, это реально.

Хотя я понимаю, на что это, опять-таки, аллюзия. Кто, кстати, уловил? (В аудитории продолжительная тишина.) Ну, блин, «Двадцать дней без войны», Симонов. Чётко совершенно.

А. Петров: Тогда возникает вопрос: если автор пользуется аллюзиями...

А. Балабуха: А она пустая потому что! Она не нагружена действительной какой-то перекличкой с Симоновым.

А. Петров: То есть тут какие-то обозначены аллюзии – а на самом деле альтернативка и альтернативка.

А. Балабуха: Совершенно верно.

(Примечание: рассказ «Один день после войны» ещё будет разбираться отдельно.)

А. Балабуха: Ну ладно, вернёмся к «Небезнадёжному». (Обращаясь к А. Петрову) Так, вы всё рассказали, Саша?

А. Петров: Я – да. Я говорить могу ещё очень долго, но...

А. Балабуха: Кто ещё готов по этому поводу что-нибудь сказать?

(В аудитории слышны разные голоса, общий смысл – что все, кто хотел – уже сказали.)

А. Балабуха: Ладно. Тогда мне, бедному, остаётся. Ну как вам сказать... Я согласен с Сашей, что написано – с точки зрения создания текста – более или менее пристойно, хотя не без огрехов. Потому как когда я вижу «только Танька-жена» через дефис – а кто у него ещё есть? Танька-тёща, Танька-любовница и Танька-дочка, очевидно. И, чтобы не путать, он их вот так вот крестит. Непонятно.

А. Петров: Там запятая...

А. Балабуха: Там не запятая, там дефис.

А. Петров: Нет, я говорю, там надо было запятую, или отбить там двумя тире.

А. Балабуха: А! Надо было, да. Ну или что-то ещё. А я говорю о том, как сделано. «Как надо» – это ж всё просто.

А. Петров: Через дефис – это получается как прозвище.

А. Балабуха: Да, но прозвище должно быть оправдано. Потому что есть Васька-кузнец и есть Васька-пастух, чтобы не путать. Вот только тогда это работает. И здесь тоже: Танька-жена и Танька-баба – вот, чтобы не путать. (...)

Но самое главное здесь что... Насчёт позитивности я полностью согласен и присоединяюсь к этому, но главная беда этого рассказа заключается в следующем: в любом случае в фантастике введение в действие некой могучей высшей силы должно быть оправдано происходящими событиями. Из этого правила бывают некоторые исключения – но они именно «исключения, подтверждающие правила», например, когда Булгаков вводит в «Мастере и Маргарите» дьявола – но даже дьявол, фигура практически всемогущая, но «супротив милиции он ничего не смог», как было сказано в классике. Он против этой самой московской реальности того времени ничего не смог. И дать ничего не смог, окромя покоя, – так и то посмертного. Всё. Это бессилие, понимаете, даже всесильных, казалось бы. Но весь роман – он, собственно говоря, и есть ода бессилию. Там на всех уровнях это проходит: и Мастер бессилен, потому что он не справляется с ситуацией, и Маргарита, ставши ведьмой, может учинить только скандал на кухне – и всё. То есть это на всех уровнях – и на уровне Иешуа, и на всех уровнях все на самом деле бессильны перед реальностью. Реальность давит всех. Реальность давит Пилата, реальность давит Иисуса, реальность давит Мастера, реальность давит Маргариту – реальность давит всех. Но там это действительно сверхзадача. Во всех остальных случаях если вводится вот такой «главный калибр», то, извините пожалуйста... пушки не вводят для того, чтобы стрелять по воробьям. Азбука. Ежели пушка – значит... (...) А вот здесь вводится вот такая сила, инопланетяне некие, в которых каким-то образом до чрезвычайности заинтересовано страдающее человечество, а главным образом великая богоспасённая матушка Россия – и что? Для того чтобы вытащить одного алкоголика из запоя? Но извините: несоразмерна ситуация, созданная для решения поставленной задачи.

Из аудитории: Может быть, здесь подразумевалось, что страна может быть спасена за счёт того, что такие алкоголики небезнадёжны.

Б. Богданов: Нет, ну это заявлено...

А. Балабуха: На самом деле – нет. На самом деле российские алкоголики могут быть исцелены только в том случае, ежели появятся космические пришельцы, и к каждому на дом прилетит по генералу с президентом. Понимаете, это и так можно прочесть. А как надо читать? – а мы с вами не знаем, как надо читать. И вот это очень серьёзный недостаток текста. И – то, что говорил Саша о недостатке или, я бы даже сказал, отсутствии внутренней мотивации к этому перевороту. Потому что, опять-таки, даже эта высшая сила – она по сути-то дела задаёт банальные, ничего не значащие вопросы. Вот если бы оказалось, что вот за этой тайной последовательностью трёх вопросов встаёт какое-нибудь нейролингвистическое программирование и так далее, и что они вот с такой миссией, и что это вообще межгалактическое общество анонимных алкоголиков – тогда бы ещё я это понял.

Из аудитории: Скорая наркологическая служба.

А. Балабуха: Во-во-во-во-во. И что на самом деле так пришли к каждому алкоголику страны, но каждому объявили, что он один избранный.

Из аудитории: Ну, может быть, это как эксперимент, который потом...

А. Балабуха: Так вот мы и начинаем додумывать, потому что то, что есть – не удовлетворяет, и мы вынуждены додумывать. Мы вынуждены предлагать какие-то повороты и решения.

Из аудитории: Такая мысль возникла, что, в принципе, вместо всего этого (слово неразборчиво) ему хватило бы одной неисправной печени. И всё. И всё получилось бы так, как получилось.

А. Балабуха: Не скажите, потому что я знаю людей, которые говорят: «Мне осталось полгода? Ну чего там – полгода! Эх!..» – продают дом – и полгода гудеть будут.

С. Удалин: А потом оказалось, что врачи ошиблись.

А. Балабуха: И такое (бывает).

Из аудитории: Я вот только единственное вспоминаю – меня, к сожалению, память подводит – у нас какой-то был фильм такой, достаточно неплохой, там, где пьяница общается с собакой постоянно, с ним собака говорит.

С. Удалин: «Друг» назывался, Шакуров в главной роли.

Из аудитории: Да. И, по-моему, там как раз тоже человек доходит уже до предела, до нижней грани – и вот как-то до него смогла собака достучаться.

С. Удалин: У меня возникла идея, что увидел инопланетянина и подумал, что допился.

Из аудитории: И, может, это его и подвигло, да, что-то поменять. (...) Он мне показался самым таким... ну как раз, во-первых, там нет гадости какой-то...

С. Удалин: Он позитивный, да...

Из аудитории: Он не просто (позитивный). Вот я не очень люблю это слово, потому что это слово пустое. Его уже настолько затёрли и таким сделали его штампом.

С. Удалин: Любая классификация – она штампованная. Меня тоже раздражает, когда начинают говорить: ой, это там, не знаю, гиперреализм, что-то такое. Ни о чём не говорит.

А. Балабуха: Так. Значит, таким образом, с этим мы вроде, с алкоголиком, разобрались тоже.

С. Удалин: И слава богу.

(Продолжение следует.)